«Кина не будет. Кинщики больны»

О современном кинематографе

События последних лет в области российского кино внушают мне печальные мысли. Из всех фильмов, которые появились в России за последнее десятилетие, положительное впечатление на меня произвёл только фильм «Остров». Но и тот исчез для меня после появления следующей «картины от создателей «Острова»«, то есть после фильма «Царь». Впрочем, ещё один фильм, который я мог бы положительно охарактеризовать фразой «возможно в этом что-то есть» – это «Белые ночи почтальона Тряпицына». Может быть потому, что влияние кинотворцов, «кинщиков» в нём сведено к минимуму через исполнение ролей простыми русскими людьми? А, может, потому, что вместо фальшивых декораций и костюмов с претензией на передачу т. н. «правды жизни» в фильме присутствуют подлинные красоты северной русской природы, в которую удивительно органично вписывается взлетающая в ясном и светлом белоно́чном северном небе российская космическая ракета, настолько привычная для местных жителей, что совсем не отрывает их от душевного разговора «за жизнь»?

Чтобы дополнить число положительных отзывов о современной внутренней (не могу произнести слово «отечественной») кинопродукции (слово «искусство» сюда тоже не клеится) можно было бы попытаться упомянуть «Тараса Бульбу», но и это упоминание не доведёт количество положительных оценок до сакрального числа три. Если бы из фильма выбросить пошлые попытки «дополнить» Гоголя тем, чего у него никогда не было, то фильм можно было бы оценить «выше нуля». Но нелепые гинекологические (роды Андрия и его выдуманного сына), сексопатологические (изнасилование Андрием голодной панночки с порчей кинжалом её платья) и патологоанатомические (выдуманное убийство и последующая доставка мёртвой Бульбихи в Сечь) сцены настолько полно компенсируют имеющиеся удачные моменты, что надёжно удерживают статус фильма ровно на нуле, не опуская ниже, но и не позволяя подняться выше. Вроде того, как тающий в воде лёд удерживает её температуру ровно на нуле, то есть на температуре собственного плавления.

К сожалению, о хорошем в нынешнем внутреннем кино мне более говорить нечего. Оно мною, к сожалению, не замечено.Если продолжать разговор на эту тему, то придётся, вслед за В.В.Маяковским «говорить о дряни». Есть, конечно, обширная серая масса длинных сериалов, но её ценность в качестве пищи для ума и сердца не превышает пищевой ценности жевательной резинки, которую можно жевать долго, но невозможно получить ничего для пищеварения, кроме обильной слюны. Всё остальное простирается вниз. Одни названия шумно расхваленных фильмов вызывают физиологическую реакцию отторжения: «Обитаемый остров», «Девятая рота», «Сталинград», новая редакция «Тихого Дона», на позор своему гениальному отцу реанимированная недогадливым сыном и справедливо прозванная народом «Тихим ужасом». Всякие «Цитадели», «Солнечные удары», «Белые тигры» и прочие плоды немощной, но воспалённой как юношеской, так и старческой фантазии заставляют рыдать надгробным рыданием над памятью некогда великого отечественного киноискусства. Тем более печально, что некоторые из авторов перечисленных киноляпов являют собой «живые трупы», или, как говорят в некоторых областях Африки «зомби», которые были когда-то живыми людьми, но сделались мертвецами, не успев до конца умереть. Когда-то они делали фильмы, которые хотелось досмотреть до конца, увидав случайно любой кадр этой картины. Теперь их продукция вызывает лично у меня стойкую и обоснованную реакцию отторжения даже в объёме кадров, выносимых в рекламные ролики.

Состоявшееся на днях вручение главной российской кинопремии «Золотой орёл» вновь вызвало приступ надгробной тоски по безвременно, но навсегда ушедшему дорогому покойнику – отечественному киноискусству. Церемония вызывает странные некротические ассоциации.

Александр Вертинский в своей книге воспоминаний «Дорогой длинною» рассказывает об одном леденящем душу эпизоде, который он пережил, когда длинная дорога его эмигрантских странствий привела его в Голливуд. Трагически погибла местная знаменитость. Её муж пригласил местный бомонд (сейчас говорят «тусовку») на поминки. Пришедший вместе с прочими приглашёнными Вертинский был удивлён странной обстановкой, которая полностью соответствовала американской светской вечеринке (party), но ничуть не подходила для поминок. Тем более, что гроба с покойной также нигде не было видно. Гостей угощали спиртным, все вели себя непринуждённо, что ещё более показалось странным для русского человека. Наконец, уже изрядно подвыпивший безутешный супруг откинул занавес, обнаживший барную стойку и… сидящую за ней на барном стуле дорогую покойницу в шикарном туалете, со стаканчиком её любимого напитка в руке. Оказалось, к ужасу для русского человека, что в Голливуде был обычай, согласно которому специалисты приводили труп в то положение и в ту обстановку, в которой обладатель этого трупа более всего любил находиться при жизни. Эта покойница более всего любила проводить время за барной стойкой. После этого зрелища угощение, которого и так не очень хотелось, совсем уж в горло Александру Николаевичу не пошло. А другие ничего – продолжили хмельное веселье, столь любезное сердцу покойницы при жизни.

Чем-то церемонии вручения внутренних кинонаград напоминают мне этот сюрреалистический эпизод. Только труп здесь не один, а множество и при этом они, одетые, как на собственные голливудские шикарные похорона́, ещё и шевелятся, радуясь, что оказались в некоем подобии голливудской обстановки, в которой они мечтали оказаться всю свою кинематографическую жизнь. Из-за обилия шевелящихся мертвецов это ещё напоминает известный бал у Воланда, который тоже, кажется, является предметом тайного вожделения многих нынешних внутренних кинодеятелей. Полного сходства нет только из-за того, что дамы кроме туфелек обременены ещё и дорогими туалетами, как покойница на голливудских поминках.

Мрачные сравнения. Но, какие-то они у меня неотвязчивые. К добру ли это? Но к добру ли молчать о том мрачном предчувствии, ощущении, которое терзает сердце уже не первый год? Хочется, очень хочется вслед за многими православными и патриотическими критиками отыскать хоть что-то доброе, милое сердцу в массе нашего нынешнего внутреннего кинопродукта. Не получается. В лучшем случае удаётся заставить себя досмотреть кинофильм до конца, как правило, преодолевая отвращение. Так было, например, с «Солнечным ударом». Признаюсь, если бы я смотрел его в кинотеатре за купленный билет, то ушёл бы после первого получаса. Но смотрел бесплатно, по телевизору, было как-то неудобно – тебе ТАКОЙ ПОДАРОК делают, а ты – дареному коню в зубы смотришь… Досмотрел, на горе создателям. Теперь мне никто не может сказать, что де «не видел, а осуждаешь». Теперь я этот фильм осуждаю на полном основании…

Тем более, что ещё одно событие последних дней подтвердило мою мрачную уверенность в осуждении и этого фильма и других дел его именитого творца.

Несколько нынешних кинохудожников (так и хочется сказать «современных художников») обратились куда следует с просьбой разрешить им матюкаться прилюдно. Вы конечно, ничего плохого не подумайте, они не всегда хотят прилюдно сквернословить, а только тогда, когда это будет входить в их «творческие замыслы»! Согласитесь, оговорка важнейшая, которая просто сводит к нулю, исключает саму возможность публикации скверных слов – какие у современных кинохудожников могут быть творческие замыслы! Они никогда ничего уже давно не замышляют творческого! Ну почему бы не разрешить? Тем более такие патриотические деятели с просьбой обратились. Можно было бы, учитывая прошлые заслуги, да на старости лет, так сказать… Не разрешили. Ретрограды и мракобесы…

Этот абсурдный эпизод привёл мне на ум случай из моего школьного детства. Однажды у нас по какой-то причине отменили урок. Не последний, поэтому нужно было провести время где-то, а потом возвратиться в школу. Можно было, конечно, сразу туда возвратиться и дождаться следующего урока в классной комнате. Но тогда была бы исключена возможность приятного провождения времени в запрещённых удовольствиях. Я этой возможностью, как и запрещёнными удовольствиями решительно пренебрёг, но один из моих одноклассников предложил другому отправиться к школьному дворовому сортиру, чтобы предаться там этим самым соблазнам и вполне насладиться жизнью на воле. Его собеседник поначалу отказывался – не хотелось ему дышать атмосферой известного центра альтернативной молодёжной культуры. Активист стал предлагать перспективы приятной деятельности: «Пойдём, покурим». И этого не хотелось пассивному собеседнику. Тогда, чтобы сломить его волю, агитатор сделал предложение, от которого даже лентяй не смог отказаться: «Тогда пойдём, ПОМАТЮКАЕМСЯ». Против этой сладостной, как трупный запах, утехи товарищ устоять не смог и оказался вместо родного класса в окрестностях дворовой уборной, вдохнувши полной грудью ароматный воздух свободы. Этого ли воздуха не хватает нашим некоторым некогда талантливым, а некоторым никогда не бывших талантливыми современным художникам от кино?

Желая выяснить тягу этих художников к нетрадиционному словесному материалу, я бы задал им вечный вопрос, ловко сформулированный Великим Комбинатором: «Вы в каком полку служили?». Хотя, впрочем, это может быть, слишком изысканно для желающих матюков публики? Тогда в другой формулировке: «Какую зону топтал?» Почему мне хочется задать эти вопросы? Да потому что именно военная и уголовная среда насыщена ненормативной лексикой. Может быть, творцы хотят предаться воспоминаниям о былом? И рассказать со всем колоритом о своих военных приключениях или лагерных страданиях? Впрочем, они, может быть, из промышленного пролетариата происходят? Рабочими специальностями владеют и о своей трудовой юности рассказать хотят, так сказать, пролетарским языком?

Странно, ведь воистину великие мастера советской эпохи, которые и фронт прошли, и лагерей хлебнули, и на заводах и таёжных стройках потрудились, лучше этих тусовочников грубость жизни знали, а вот потребности свои художественные замыслы с помощью скверных слов осуществлять не имели. А если и имели, то вовремя наступали «на горло собственной песне», отчего та только выигрывала. Мастер силён не тем, что с наивной простотой высказал в лоб, а тем, что сумел, не сказав вслух, до публики донести.

Как удивительно правильно иногда умеет высказаться один из наших внутренних киномастеров, желающих свободы скверного слова! Прекрасно его определение жанров т.н. «современного искусства»: «Если художник испражнился под вашей дверью, а потом нажал звонок и убежал, то это – инсталляция. А если он сначала позвонил, а потом сел испражняться, то это – перфоманс». Прекрасное, исчерпывающее определение. Но не кажется ли киномастеру, что его требование публичного сквернословия уравнивает его в достоинстве с теми, чьё искусство он так метко и ёмко определил? Ведь требуя разрешения сквернословия для «исполнения (испражнения?) своих художественных замыслов», он требует того же, что и т. н. «современные художники», главная «ценность» творений которых чаще всего состоит в том, что для своих «произведений» они используют испражнения или другие, не менее скверные материалы.

Скверное слово – материал ещё более скверный, чем человеческие испражнения. Человек вынужден исторгать из себя отходы деятельности своего тела, но скверные слова его ничто не вынуждает произносить, кроме собственной развращённости и укоренённой греховной привычки. Нужно ли напоминать «православным патриотам» слова Самого Спасителя: «еще ли не понимаете, что всё, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон? а исходящее из уст – из сердца исходит – сие оскверняет человека, ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления – это оскверняет человека» (Мф. 15, 17-20)!

Содержание предоставленных на высшую российскую кинопремию фильмов тоже вышло из сердец творцов этих фильмов. Лучшее, что есть в этих фильмах, а, значит и в сердцах кинохудожников – это пустота, громкая костюмированная читка литературных произведений. В худшем случае – «злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления». Именно этот список полностью характеризует главные направления современного внутреннего «кинотворчества», которое теперь ещё и требуют дополнить сквернословием.

Картина печальная. Как говорят в народе: «Кина не будет». По крайней мере, хорошего, в ближайшие годы. Почему? «Кинщики больны». Больны страшной болезнью, которая лечится только искренним и глубоким покаянием. Как его приобрести? Или добровольным отвержением греховных удовольствий, или… Невольным отвержением греха после неожиданного столкновения с его подлинной сущностью, которая настолько мерзка, что никто не захочет после встречи с ней совершать грех, даже если он сулит какие-то невиданные наслаждения и «творческие возможности».

Протоиерей Алексий Касатиков, настоятель храма во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» г. Краснодара, духовник Научно-методического Миссионерского центра при Екатеринодарской и Кубанской епархии

Источник