«Колдун русского слова»
К 145-летию со дня рождения Михаила Пришвина
Нет в русской литературе писателя более загадочного, более скрытого в себе, как в раковине, чем Михаил Михайлович Пришвин, творец живого русского слова, как понимали это ещё при его жизни, а ныне стараются не вспоминать именно по этой причине: он писатель слишком русский, слишком корневой, менее всего западный, «цивилизованный», в том представлении о цивилизации, что распространено сейчас.
Обычно Пришвина представляют как писателя детского, ставят его на один уровень с Бианки, или сравнивают с Паустовским. Всё это есть у него, мы все в детстве читали «Кладовую солнца», поражались удивительному проникновению автора в жизнь каждой лесной былинки, пичуги, дерева. Тайная жизнь леса, болот, лесных зверей, птиц – всё это пронизано солнцем, и через солнце связано с космосом, со всей Вселенной.
И на этом фоне существует у Пришвина человек, и этот человек – тоже часть этого живого мира, он не выбивается из жизни природы, даже если противостоит ей, даже если преобразует её, нарушая естественность дебрей, скал, рек…
Человек у Пришвина – это тоже явление стихийное, он так же, как живая природа, подчиняется неким неосознанным законам, действующим в обществе, как и в природе.
Эта стихийность поведения людей, больших масс, направленных волей высшей власти на преобразование природы, очень отчётливо звучит в повести «Осударева дорога», написанной Пришвиным в 30-е годы XX века, когда писатель побывал на строительстве Беломорско-Балтийского канала, который, как известно, строили «каналоармейцы» – так называли заключённых северных лагерей, расположенных по трассе строящегося канала.
«Скандинавский ледник своей чудовищной силой, сползая, растирал скалы, но были такие скалы первозданных пород, что и ледник, упираясь в них, свертывал с прямого пути. Инженеры не останавливались и перед такими скалами и тонким стальным перышком на плане проводили свою прямую красную черту через скалы, недоступные даже силе сползавшего льда.
…Когда вся мысль эта была заключена тонким стальным пером на белой бумаге и проект утвержден, имеющий власть над природой произнес свой новый приказ:
– Бросить всех людей на скалу!
Двинулись массы людей на скалу, но лес нужен был на все время стройки канала, и специально лесные работники при общем приказе, конечно, остались на местах. Куприяныч по-прежнему спокойно, не делая никаких лишних усилий, работал и только изредка поглядывал на фаланги проходящих с песнями и знаменами каналоармейцев; они шли на войну со скалой…».
Странная стихийность всего происходящего изумляет глядящих на это действо местных жителей – старика Куприяныча и мальчика Зуйка, и рождает у последнего естественный вопрос:
«– Скажи, Куприяныч, откуда взялась эта сила такая. – скажет: “Все на скалу!” – и все, гляди вон, как идут. А мы с тобой скажем – и нас никто не послушает.
– Нас, конечно, не послушаются, – ответил Куприяныч и воткнул топор в дерево.– А на что тебе нужно это, чтобы все тебя слушались? Раз уже тебе дали по уху – хочешь по другому?
… Зуек не отстал. В голове его непрерывным потоком носились разные вопросы.
– Вот ветер, – спрашивает он, – это сила?
– Конечно, сила: вертит мельницу, валит деревья.
– И огонь и вода – все это сила? А что это: один приказал – и все пошли на скалу?
– Уй ли! – воскликнул Куприяныч…».
Тут кажется, Пришвин своим чутьём писателя-философа нащупал очень важный вывод: народ воспринимает насилие, творимое властями, как некую стихийную силу, подобную ветру или землетрясению. От неё не спрячешься, её не избегнешь и народ вырабатывает своеобразную философию, позволяющую ему хоть как-то примириться с этой роковой силой, внушить себе, что, в конце концов, ветер ведь не только деревья валит, но и мельницу крутит. А сам народ отстраняется от насилия, от этой власти принуждения, говоря: «А на что это тебе, чтобы тебя все слушались?».
Михаил Михайлович Пришвин прожил большую и сложную жизнь, и случалось ему идти поперёк ветру времени, вступать в нешуточные «контры» с различными властями и в старой, и в новой России, из которых он выходил с тяжкими ранами на сердце, но окрепший духом и волей.
Это началось у него ещё с гимназии в Ельце, городе, близ которого, в имении Хрущёво-Лёвшино, он родился 4 февраля (по новому стилю) 1873 года. Появился он на свет в семье своего богатого отца – помещика Михаила Дмитриевича Пришвина, конезаводчика и садовода. Михаил был уже пятым ребёнком в семье, и неожиданное разорение его отца, крупно проигравшегося в карты, а потом и ранняя его смерть, вынудили будущего писателя бросить гимназию в Ельце и уехать в Тюмень, к своему дяде по матери, состоятельному промышленнику. Там, в Тюмени, он окончил реальное училище (по советским меркам – техникум, а ныне его назвали бы колледжем), и ему светила судьба наследника своего дяди, у которого не было детей, то есть вполне зажиточная купеческая жизнь. Но не тут-то было! Характер у молодого Пришвина был довольно крутой и свободолюбивый. Он и в Елецкой гимназии постоянно спорил с учителями, и дядю своего тоже не послушался – уехал в Ригу, поступил в политехникум, одновременно наладив связи с местными марксистами.
Тут мы сталкиваемся с неожиданными странностями в характере писателя, во многом определившими его отношение к грядущей революции и власти Советов. Так, Пришвин долгое время не ладил с большевиками после Октября 1917 года. Он числил себя эсером (членом партии левых социалистов-революционеров), писал резкие антибольшевистские статьи в эсеровских газетах, а между тем в своих дневниках называл себя «первым настоящим коммунистом», и это не выглядит шуткой. Нет, Пришвин уже в молодости достаточно пострадал «за коммунизм», он отсидел год в одиночной камере в Митаве, и это ему, конечно, зачлось впоследствии, уже при Советах.
Больщевики его арестовывали за эсеровщину, но за него вступался Максим Горький, высоко ценивший талант Пришвина, – так что долго Михаил Михайлович в советских тюрьмах не сидел.
Да он и вообще не любил сидеть на месте. Его нервная, подвижная, холерическая натура всё время требовала действия, дороги, странствий. Путешествия и сделали его писателем. Первые его литературные опыты родились после путешествия по русскому Северу в 1907 году, когда и вышла его первая книга «В краю непуганных птиц». Карелия, Олонец, Белое море, Соловки, Кольский полуостров – много раз потом Пришвин возвращался в эти края. Эти суровые земли стали его духовной родиной, здесь он нашёл темы и материал для своего творчества. Эти своеобразные земли, истинная колыбель древней русской (а возможно и древнейшей арийской) цивилизации сформировали не один изумительный творческий характер. Разве эпическая муза Николая Клюева вышла не оттуда, из старообрядческих сёл, из темных еловых лесов? А изысканная живопись Николая Рериха, с его удивительной мифологией и сдержанной классической красотой северных пейзажей?.. Вот и Пришвин нашёл себя там. Он создал свой мир, во многом сказочный и мифологичный. Но это и позволило ему оживить природу и очеловечить её. Пришвин понял сущность русской сказки, он взял из сказочной былины приём очеловечивания всего живого – зверей, птиц, деревьев, камней, и создал свою философию жизни. Язык его произведений, очень образный, очень вещественный; если можно так сказать, очень выпуклый, где каждое слово, словно многоцветный камень, ложится один к одному в замысловатой строке.
Но не только глубокое проникновение в жизнь природы сформировало творческий мир Пришвина.
Главное – это возникшее понимание глубинной русской души. Души, готовой идти на смерть за правду, за веру отцов. Русский север, Олонецкий край – это последний оплот русских старообрядцев. Их молитвенный подвиг за веру глубоко потряс Пришвина.
Вот так он представил их себе и передал читателю.
«Как гонимый зверь, бежал Игнатий с своими учениками на лыжах по озеру Онего. Прибежав в Палеостровский монастырь, он выгнал оттуда не согласных с ним монахов, заперся в монастыре, а учеников послал по “селам и весям” возвестить благоверным христианам, чтобы все, кто хотел скончаться огнём за древнее благочестие, шли к нему на собрание.
И со всех деревень народ толпами пошёл к своему знаменитому проповеднику. Собралось около трёх тысяч человек. Преследующему раскольников отряду казалось опасным подступить к монастырю, и потому послали в Новгород за подкреплением. Великим постом войско в пятьсот солдат со множеством понятых двинулось к монастырю. Впереди везли возы с сеном для прикрытия от пуль. Думали, что будет сильное сопротивление. Но в монастырь не стреляли.
Скоро и люди, стоявшие у стен, куда-то исчезли. Отряд подступил к самым стенам. Солдаты по лестницам взобрались на стены, спустились во двор. Там не было ни души. Бросились к церкви, но ворота были заперты и заставлены крепкими бревенчатыми щитами. Тогда поняли, что готовится страшная смерть. Пробовали рубить стены, но это было бы долго. Втащили на ограду пушки, и в деревянную церковь полетели ядра.
А люди там сидели, сбившись тесною кучей, обложенные хворостом. Последние два дня, а некоторые и неделю, не пили, не ели, не спали. Историк сообщает, будто они молились так: «Сладко ми есть умерети за законы церкви твоея, Христе, обаче сие есть выше силы моея естественный».
Неизвестно, сами ли староверы подожгли хворост или же от удара ядра свалились свечи и зажгли его, но только церковь вспыхнула сразу, пламя вырвалось, зашумело и высоко поднялось к небу столбом. Стены попадали внутрь, похоронили всех…
«Рыдательная и плачевная трость» историка Ивана Филиппова, современника этих событий, передает нам, будто бы при этом было такое видение: «Когда разошелся первый дым, и зашумело пламя, то из церковной главы вышел отец Игнатий с крестом в великой светлости и стал подниматься к небу, а за ним и другие старцы и народа бесчисленное множество, все в белых ризах рядами шли к небу и, когда прошли небесные двери, стали невидимы».
Кто знает, может этот пример жертвенного горения за веру дал Пришвину больше для своего писательского горения, чем весь профессионализм маститого литератора и журналиста, кем Пришвин стал ещё в дореволюционные годы.
В советское время Пришвину удалось занять свою, особую нишу в новой литературе. Он стал детским писателем, пишущим про жизнь природы. Это было хорошее прикрытие для художника, во многом оппозиционного официальной доктрине.
В тридцатые годы XX века Пришвин изъездил весь Советский Союз, побывал на Дальнем Востоке. Он завёл себе автофургончик и кочевал по всей нашей огромной стране, пребывая в должности журналиста и фотокорреспондента. Это помогало ему укрываться от всяческих официальных мероприятий, он не мелькал на высоких трибунах и сохранял свой внутренний мир, сопрягая его с миром любимой им живой природы.
И ему удалось главное: он сохранил себя как русский национальный писатель, прямой последователь русской классической литературы XIX века. Таких, как он, было мало, но эти писатели выполнили свою великую историческую миссию: они сохранили и приумножили кладезь русского языка, русский дух и самобытность.
Последние годы жизни Михаила Михайловича Пришвина прошли в Подмосковье, где он после окончания войны купил себе небольшой дом под Звенигородом, в селе Дунино, на высоком берегу Москвы-реки.
В 1941 году в этом месте проходила линия фронта, враг был здесь остановлен, и далее не прошёл. Символично, что дом-музей Пришвина стоит теперь на этом бывшем фронтовом рубеже. Словно дух русского писателя продолжает держать оборону против искажений и умалений всего русского.
Скончался Михаил Михайлович Пришвин в январе 1954 года, оставив после себя восемь томов своих дневников, которые только к концу 2017 года были опубликованы полностью. Есть там и такая запись. «Всё человеческое творчество состоит в том, чтобы умереть для себя и найти или возродиться в чем-то другом. Тут и думать-то особенно нечего, стоит только поглядеть на всё живое в природе и понять: всё живое – зверь, птица, дерево, трава умирает для себя, чтобы воскреснуть в другом. Из этого не выходит, чтобы человек превращался в животное или брал себе с него пример. У человека есть своя человеческая область, где он умирает и возрождается: эта область – его человеческое творчество, или его собственный путь к бессмертию».
Могила писателя на Введенском кладбище в Москве украшена статуей сказочной птицы Сирин, работы известного русского скульптора Конёнкова, что, по преданию, встречает всех праведников у врат рая.
