Код России

КультураСобытия

Уникальное наследие Ильи Глазунова перешло народу

9 февраля минуло семь месяцев со дня ухода из жизни Ильи Глазунова. Будучи одним из самых известных российских художников нашего времени, он оставил после себя не только сотни произведений живописи и графики – значимой частью наследия Ильи Глазунова стало переданное им в дар Москве бесценное собрание предметов отечественного и западноевропейского искусства, которое он собирал на протяжении всей жизни.

О творческом достоянии Ильи Глазунова «Наша Версия» поговорила с вдовой выдающегося мастера и директором его галереи Инессой Орловой.

– Инесса Дмитриевна, картинную галерею Глазунова на Волхонке знают все. Буквально за месяц до кончины Илья Сергеевич торжественно открыл в расположенном по соседству с галереей здании новую экспозицию – «Музей сословий России». В телесюжетах, посвящённых музею, было видно, с каким блеском в глазах он это делал.

– Он действительно был рад открытию музея и гордился своим детищем, над созданием которого он трудился около 10 лет. Это, впрочем, если говорить только о строительстве здания. А формирование коллекции и работа над идеей продолжались на протяжении полувека. Илья Сергеевич, как вы знаете, был убеждённым монархистом и патриотом. Потому, создавая музей, он хотел показать, что же это было такое – императорская Россия. Где дворяне управляли государством и создавали великую культуру, духовенство управляло народным духом, купцы торговали, крестьяне занимались земледелием, а все вместе они создавали возможность для «процветания чудной цивилизации», как определял Михаил Меньшиков.

Спасти и сохранить

– Как правило, в музеях каждый экспонат выставляется не просто так, особенно если присутствует идеология…

– Здесь цель была одна – показать через предметы уникальный «культурный код» многовековой русской цивилизации. Первый этаж музея полностью посвящён дворянству. Здесь мебель, живопись, стекло и фарфор, костюм. И за каждым экспонатом – часть нашей общей истории. Общей в том числе и с остальным миром. Например, у нас представлены уникальные предметы Императорского стеклянного завода, выпущенные в честь взятия Парижа. На них надпись: «Москва отмщена, Европа спасена, Франция восстановлена взятием Парижа». Вот она – роль России!

– Второй этаж Музея сословий посвящён духовенству и искусству православной Руси. Такого количества древних икон не встретить ни в одном храме. Это уникальное собрание сложилось случайно или же Илья Сергеевич специально подбирал экспонаты по какому-то принципу?

– Илья Сергеевич был человеком воцерковленным, истинно верующим и большим знатоком и ценителем культуры нашей Родины, которую невозможно представить без русской иконописи. Собирать иконы он начал ещё в молодые годы, когда во время творческих поездок посещал старинные города Русского Севера и видел, как варварски уничтожаются и разоряются древние храмы. «Под слоями потемневшей олифы угадывались священные образы великой духовной силы, красота силуэтов и музыкальных созвучий. С тех студенческих мгновений моей жизни я стал собирать, а иногда впрямую спасать творения русской иконописи», – позже писал он. Первыми в собрании стали образ Спасителя, который Илье Сергеевичу подарила в Кижах пожилая женщина, и икона Иоанна Крестителя, привезённая из Минусинска. И доброй половины уникальных икон, которые сегодня экспонируются в музее, уже просто не должно было быть, поскольку их приговорили к гибели. Например, вот этот образ XVI века использовался в колхозной мастерской в качестве подставки под электромотор. Другим забили окно – дыры от гвоздей так и сохранились, Илья Сергеевич специально решил их не реставрировать.

Ещё одну икону, Георгия Победоносца, он когда-то вынес из деревянного храма, который на следующий день должны были сжечь.

Так спасено было многое, но ведь сколько спасти не удалось… Потому эти иконы не только демонстрируют неповторимое мастерство русских иконописцев, они ещё и являются и живым свидетельством того, какие бесценные сокровища были уничтожены и бездумно растрачены.

К счастью, Илья Сергеевич хорошо разбирался в иконописи. Собрание может называться антологией русской иконописи XV–XX веков. Хочется отметить подписные иконы устюжского мастера Стефана Соколова и братьев Кувшинниковых, уникальный чин двунадесятых праздников, созданный в мастерских Оружейной палаты, иконы Русского Севера и Поволжья, большие пристолпные образы «Троица» и «Преображение» – коллекция по праву считается одной из лучших в России. Так же как и собрание русского национального костюма 20 губерний царской России, демонстрирующееся в экспозиции, посвящённой крестьянству. У нас были представители Исторического музея и Русского музея Санкт-Петербурга, а также других городов России. Как они отмечали, некоторых предметов одежды крестьян нет даже у них.

Неоконченные дела мастера

– Имя Глазунова наверняка встанет в один ряд с именами Павла Третьякова, Алексея Бахрушина, Петра Щукина и других великих русских меценатов – как известно, Илья Сергеевич в 2016 году передал в дар Москве более 3 тыс. предметов из своего собрания. Что нового появится в экспозициях музея?

– Сейчас ведётся работа по включению в Музейный фонд Российской Федерации предметов, завещанных Ильёй Сергеевичем городу Москве. 400 различных предметов уже перевезены из дома в музей – это картины, иконы, предметы декоративно-прикладного искусства. Сейчас мы планируем обустроить в музее его мемориальную комнату. Там будут находиться его книги, стол, знаменитый «блокадный» шкаф из его ленинградской квартиры.

– А как же творчество самого Ильи Сергеевича? Остались ли какие-то полотна, которые он, возможно, планировал вскоре представить публике?

– Илья Сергеевич много работал, писал картины до последних дней жизни. Осталось несколько незавершённых произведений. Он планировал написать три больших полотна. Одно должно было быть посвящено Первой мировой войне, второе – нашему времени. К сожалению, он так и не успел реализовать свой замысел.

Сейчас мы готовим несколько выставок. Одна пройдёт в Саратове – будет так и называться «Россия Ильи Глазунова». Другая – посвящённая 90-летию Ильи Сергеевича – планируется в Русском музее. Пока же у нас в галерее перед Новым годом открылась выставка картин, которые Илья Сергеевич написал во время поездки в Никарагуа в 1983 году. Она была организована по инициативе Министерства иностранных дел России, открывал её лично Сергей Викторович Лавров. В связи с этим уже родилась идея сделать ещё выставки, теперь уже посвящённые чилийским и вьетнамским работам Глазунова. Одновременно мы работаем над книгой мемуаров Ильи Сергеевича. Он долго планировал издать их, рассказать о своих поездках в разные страны, о встречах с великими людьми, которых писал, – Индирой Ганди, Федерико Феллини, Сальвадором Альенде. Сейчас книга, которую Илья Сергеевич назвал «Художник и мир», находится в рукописи. Уверена, что скоро она выйдет и россияне узнают ещё одну грань таланта своего великого соотечественника.

Портрет для Альенде

Отрывок из будущей книги И.С. Глазунова «Художник и мир» (печатается с сокращениями)

В то время, когда по-военному быстро разрушалась согласно генплану 1935 года наша древняя столица, только небольшая группа людей, в их числе и ваш покорный слуга, делали всё, что могли, чтобы остановить «снос русских кварталов». Мы готовили обличающие документы, фотографировали руины, создавая альбом, который обещал передать в руки Л.И. Брежнева Герой Социалистического Труда и автор Гимна СССР С.В. Михалков. Теперь я понимаю, что, очевидно, меня, главного застрельщика сопротивления, хотели убрать куда-то подальше. Руководство АПН – агентства печати «Новости» – настоятельно предложило мне поехать в горячую точку планеты. На сей раз в Чили, где под руководством Сальвадора Альенде строился социализм.

…И вот наконец долгожданное Чили, где в ту пору была глубокая осень 1973 года. Посол радушно встретил меня, сказав, чтобы я был осторожен, поскольку страна в политических бурлениях и вот-вот будет взрыв, а может быть, вооружённый мятеж. «Нам тут особенно уши высовывать не надо. А я представлю вам вашего коллегу из АПН». Это был молодой приятный парень лет 30. На следующий день мы отправились осмотреть дворец-музей, где находились портреты предыдущих президентов Чили.

«Вам, – сказал мой новый друг-корреспондент, – придётся начать свою работу в Чили по рекомендации нашего посла и по желанию самого президента с его портрета». В загородной вилле Альенде меня встретил у распахнутых солдатами ворот высокий, черноглазый, с ровно подстриженными усами, как на портретах Эль Греко, любимый адъютант президента. Он встретил меня как старого друга и провёл в приёмную главного здания резиденции. В ожидании господина президента я заметил на журнальном столике, стоящем рядом с диваном, две знакомые книги: «Андрей Рублёв» и «Иконы Третьяковской галереи». Позже я узнал, что Альенде действительно восхищается творчеством русских иконописцев и на досуге любит рассматривать их. Когда открылась дверь в кабинет президента Чили и я увидел Сальвадоре Альенде, то он мне показался похожим на профессора Ленинградского университета. «Извините, что я вас принимаю в рабочем виде, – сказал президент, поднимая на меня свои серые утомлённые глаза. Смущённо-интеллигентно улыбнувшись, разведя руками, добавил: – Народ меня избрал президентом и, будучи за свободу, в том числе и творчества художника, я вынужден попросить вас только об одном. Мне известно, что вы вчера видели галерею наших чилийских президентов и, наверное, заметили, что у всех лента цветов чилийского флага через правое плечо – это традиция, а поскольку мой портрет должен продолжить эту традицию, прошу написать меня с этой лентой. Мы начнём завтра в 9 утра, сеанс будет длиться 40 минут, максимум час».

На следующее утро всё тот же адъютант сказал мне, что наша работа будет проходить в специальном помещении – полустеклянном домике в саду под пальмами. Я увидел камин, весь заставленный нашими матрёшками, адъютант пояснил: «Подарки советских делегаций». О боже, содрогнулся я от неожиданности, увидев огромного крокодила с открытой зубастой пастью. «Не бойтесь, – успокоил меня адъютант, – это чучело, подарил Фидель Кастро».

Поставили стул для Альенде, чтобы свет был ровный слегка слева. На стене заметил небольшой деревянный барельеф, напомнивший мне плакаты наших революционных годов и скульптуру Конёнкова «Человек, разрывающий цепи». Разобрал лаконичную надпись: «Сальваторе Альенде от масонов Антофагасты». Позднее я узнал, что в чилийских газетах писали, что Альенде возглавляет одну из главных масонских лож Чили. Адъютант, закрывая за собой дверь, сказал: «Ждите, президент скоро придёт». Я уже успел выдавить краску на палитру и разложить кисти мал мала меньше, но решил начать портрет с угольного рисунка на холсте. Альенде всё не было. В душе у меня вскипало негодование, почему мне так рано назначили – уже 9.30, а моего президента-социалиста всё нет и нет. В этот момент дверь стремительно открылась и в накинутом жёлтом верблюжьем пальто, полный энергии влетел, извиняясь за опоздание, президент. Он надел на тёмный костюм президентскую ленту, не выпуская из рук какую-то тетрадочку, в которую постоянно заглядывал, шевеля губами, чем вводил меня тоже в бешенство: позировать так позировать! Прошло 40 минут, Альенде посмотрел на часы и сказал: «Синьор художник, меня ждут дела, а я вас жду завтра в 9». Я зашипел, как змея, когда он пытался глянуть на начатый портрет: «Я покажу вам, когда закончу». «Согласен, согласен», – отпрянул Альенде и неожиданно сказал: «У меня к вам большая просьба». «Просьба президента Чили для меня закон», – попытался я улыбнуться. «Я хотел бы, чтобы вы нарисовали моих соратников, а не только меня одного. Начнём, пожалуй, с очень уважаемого всеми нами Луиса Корвалана. Я с ним уже говорил, и он вас ждёт сегодня в 2 часа». Корвалан жил где-то на окраине города в рабочем районе в отдельном небольшом полудачном домике. Я заметил тьму-тьмущую домочадцев и орущих маленьких детей. Луис Корвалан, насупившись, с искреннем смущением, сказал моему переводчику из АПН: «Я никогда не позировал». «И потом он спрашивает, – продолжал переводчик, – как ему одеться, в рубашку или в пиджак с галстуком?» – «Я попрошу одеться товарища Корвалана в одежду, которую он носит всегда». Нас отвели на тихую террасу, прилегающую к дому, и сквозь дверь я слышал разновозрастные голоса семейного совета. Минут через 10 Корвалан появился на террасе, одетый в чилийское пончо и маленькую шапочку, какую носили многие жители Сантьяго. «Вот это да, – вырвалось у меня, – замечательно». Мы работали примерно час, он сидел как каменный, не шевелясь, словно профессиональный натурщик из академии – я успел многое сделать. Расставаясь, мы пожали друг другу руки, его многочисленное семейство стояло за его спиной, как армия борющегося Чили. «Передайте товарищу Корвалану, – попросил я переводчика, – что его портрет будет гораздо лучше, чем портрет Альенде». Щёки Корвалана налились пунцом, усы зашевелились, а брови поползли вверх. Переводчик пояснил: «Он очень удивлён и спрашивает почему. Он бы хотел, чтобы портрет Альенде был лучше, чем его, ведь он президент». «А потому что, – сказал я, – ваш президент не понимает, что, позируя художнику, не надо шевелиться и то и дело заглядывать в документы. Вы позировали, товарищ Корвалан, идеально».

На следующий день Альенде пришёл ровно в 9. Сухо поздоровавшись со мной, сел на высокий стул. Он сразу принял то положение головы, которое было нужно для портрета, и, не пошевелившись ни разу, словно загипнотизированный, смотрел мне в глаза. Я увлёкся работой и не заметил, как прошёл час. Ровно в 10 вошёл тот же эльгрековский адъютант. Альенде передал ему снятую с плеча президентскую ленту и официально отчеканил: «Синьор пинтор, мой портрет должен быть самым лучшим, потому что ни один Корвалан не может так сидеть, как Альенде». Мы оба не удержались от смеха, адъютант с президентской лентой в руке изумлённо смотрел, как президент обнял русского художника. Альенде по-итальянски тихо сказал: «Когда нет официальных людей, тем более ваших советских, называй меня просто Сальваторе, а ты для меня всегда будешь Ильёй – моим русским другом».

Источник