Андрей САМОХИН: Проходите завтра

Двадцать лет реформ и экспериментов в образовании сделали свое мрачное дело — особенно в гуманитарных дисциплинах, и прежде всего в литературе

Те классические произведения, которые советский школьник воспринимал — пусть даже иногда из-под палки, — постсоветский в массе своей перестал читать вообще. Не говоря уже о представлении цельной исторической и художественной картины развития отечественной словесности — ее вербальных находок и эволюции смыслов.
Проводимая определенными либеральными кругами установка на примитивизацию сознания, взращивание идеального потребителя на глубинном уровне противостоят духу великой русской литературы. Но без нее невозможно представить себе будущего гражданина-человека с честью и совестью, любовью к Родине и семье, чувством товарищества.
В чем основной изъян нынешнего школьного преподавания этого предмета? Какие срочные коррективы и долговременные стратегии здесь необходимы, дабы сохранить код культурно-исторической, духовной идентичности нашей страны? Горячо и с большим знанием дела эти вопросы обсудили педагоги, ученые-филологи, писатели, литературные критики, представители законодательной и исполнительной власти, собравшиеся на круглом столе газеты «Культура».

Читать — не перечитать

Роман Сенчин: Одной моей дочери 18 лет, она школу окончила в прошлом году, второй — 11. Не могу сказать, что обе проглатывают книгу за книгой. Старшая проявляла читательское рвение, когда ходила в школьный театральный кружок, где ставили спектакли по повестям Гоголя и рассказам Чехова. В процессе она с удовольствием прочитала по четыре тома того и другого. Плюс однажды пришла из школы с огромными глазами, сообщив, что проходили рассказ «Юшка» Платонова. И я ей торжественно вручил советский двухтомник Андрея Платоновича голубого цвета…

То, что по школьной программе давали, например, «Тараса Бульбу», она раскритиковала: «какие-то разбойничьи дела». Не поняла и «Барышню-крестьянку», а я и не смог ничего объяснить: для нынешних подростков те отношения, этика — темный лес.

Самое интересное, на мой взгляд, это не разборы, каким был Обломов, хорошим или плохим, а практика, когда учитель и ученики по очереди вслух читают произведения, фрагменты из той же «Войны и мира». Очень западает в память и душу.

Я окончил школу в 1989 году и не скажу, что нам преподавали литературу интересно. В мое время и сейчас у многих учеников отношение к ней на грани отвращения. Кстати, кого ни спрашивал из литераторов, мало кто прочитал в школе «Войну и мир»… Может, именно оттого, что уроки литературы я не очень любил, и захотелось самому стать писателем.

Екатерина Губенко: Я практиковала чтение вслух и в 5-х, и в 9-х классах. Когда дети любого возраста отвлекаются, потому что не знают материала, берешь книгу и начинаешь им читать — они внимание концентрируют. К сожалению, мы изучаем литературу, словно историю, хронологически: кто за кем жил, в каком порядке писал — в результате у ребенка не остается ничего. Другое дело — хорошо, качественно прочитанное произведение…

Оксана Ганабова: Чтение на уроке необходимо только в той мере, в какой оно позволяет углубить понимание смыслов, потому что это — ​интимный личностный процесс общения читателя с автором.

Мне кажется, у старшеклассника уже сформировался интеллект, которым он может и должен воспользоваться. Поэтому я использую иные методики. Для начала — ​интеллектуальные вопросы и задачи, которые позволяют создать интригу и держать детей в напряжении. Такой подход побуждает не просто читать, а многократно перечитывать текст, чтобы углубить свое понимание, — ​дает колоссальную мотивацию. После уроков дети часто меня спрашивают: какие еще произведения вы порекомендуете прочесть? Придерживаться хронологии в изучении произведений, конечно, следует. Но это не всё: есть еще сюжетные связи, связи мотивов, когда возникают ассоциации, аллюзии и ребенок из одного текста «вытягивает» другой… Если мы позволяем школьнику быть не просто реципиентом чужого замысла, но личностью, интеллектуально достойной автора, открывающей скрытые смыслы, тогда и возникает настоящий глубокий интерес к чтению.

Александр Гутов: Я постоянно решаю задачу: как сделать урок интересным…У меня, скажу так, читают 90 процентов. И «Войну и мир», между прочим, одолевают полностью, но… Сегодня не существует общих принципов преподавания литературы, мы не в состоянии выработать некий единый взгляд — можем утвердить только корпус произведений. Ибо сейчас учитель свободен как никогда, и настолько же своеобразна подача материала. Скажем, у меня на уроке звучат записанные мной аудиодиски, на которых лучшие голоса нашего телевидения: Всеволод Кузнецов и Александр Клюквин читают, например, «Светлану» Жуковского. Нет класса, который не слушал бы завороженно… Готовлю также и слайд-фильмы по произведениям, благодаря которым урок идет как по маслу.

Я преподавал и историю в свободные часы, понимаю, какие там проблемы: как трактовать ученикам те или иные исторические процессы и фигуры? Вот поставили памятник Ивану Грозному, и теперь будет бесконечное обсуждение, а у меня урок, на котором надо обязательно напомнить, кем был этот царь, причем через строчки Карамзина, Пушкина, Лермонтова. Историки это решить не могут, зато корпус произведений русских писателей столь могуч, что он, как арматура, удерживает все здание.

Мой принцип: система, последовательность, требовательность. Ко мне на сайт, где я выкладываю свои уроки, заходят коллеги из Белоруссии, Казахстана, дальних регионов России. А почему не москвичи? Потому, что большинство из них привыкло воспринимать профессию облегченно…

Лидия Дмитриевская: Проблема не столько в том, «что» читать, сколько в том, «как». Классику для школы сегодня надо издавать с постраничными комментариями, снабженными красивыми иллюстрациями. Это будет дорогой проект, но он стоит бытия страны.

Мы разрабатываем специальный сайт для семейного чтения «Читаем вместе» и хотим донести простую мысль: приобщение к этому процессу должно начинаться не в школьном возрасте, а гораздо раньше — с младшей группы детского сада. Без привычки общения с текстами с раннего детства, но при активном «общении» с телевизором и компьютером развивается то, что мы называем клиповым сознанием. Его потом очень трудно переделать. Это понимание нужно всеми путями доносить до родителей, до руководства детских садиков.

Елена Чернышева: Должна ли быть государственная мотивировка освоения литературы, которая диктуется предметными результатами, заявленными в федеральном госэкзамене? Очевидно, должна. Но когда лишь 5 процентов в стране сдают по выбору историю и литературу, то эта мотивировка становится проблематичной. Да, свобода учителю дана, однако не сформулировано никакого обязательного минимума требований, который стал бы инструментом общероссийских поклассных проверочных работ. Без этого — на учительской любви к предмету и родительском энтузиазме — не освоим ни литературу, ни историю. Чтение — это ведь образование, а не только удовольствие. Я не случайно соединила два предмета в одном предложении. Существенную утерю исторического сознания в нескольких уже поколениях воочию вижу как преподаватель филфака. Гришку Мелехова первокурсники регулярно посылают на Великую Отечественную войну, когда было Смутное время, представляют смутно. Это колоссальная проблема абсолютной исторической неграмотности, которая должна решаться минимальными, но общими для России требованиями. Идея историзма обязана пронизывать все предметы, и литературу в первую очередь. Надо подключить некоторые исторические реалии в тестовые вопросы по литературе.

Учебные пособия следует подвергать более жесткому экспертному и общественному контролю, чем сейчас. Учебники переусложненные: здесь нужно, видимо, идти навстречу ученикам, снизив колоссальный разрыв между высокой научностью и читательским опытом.

Данута Чернышова: Приятно слышать, что учителя наконец получили ту творческую свободу, которой добивались. Но жесткие рамки есть — это то, чему мы должны научить детей. Требования к результату как прошлого ФГОС, так и недавно принятого уже действуют… Я согласна, что они несовершенны, но выправление идет. Вы знакомились с изменениями в стандартах основной школы: там конкретизированы требования к русскому языку, сейчас мы активно работаем над уточнением требований по литературе и остальным предметам, истории в том числе, и готовы рассматривать ваши профессиональные предложения. Если говорить о единых подходах к оценке знаний по литературе в начальной школе, то общероссийские проверочные работы запланированы на нынешний ноябрь.

Замечу, что с предметом история невозможно синхронизировать все литературные произведения. Скажем, «Войну и мир» мы изучаем в 10-м классе, а саму войну 1812 года — в восьмом. Но напомнить детям о пройденных исторических реалиях — долг каждого учителя. Кстати, в курсе истории в обязательном порядке после каждого раздела есть главка «Культура», дающая сведения о литературных произведениях, созданных в эту эпоху. Но это и есть синхронизация! А еще я очень рада, что мы с вами сейчас совместно вышли на прекрасную формулу: «читающая семья — читающий ребенок, читающий учитель — читающий ученик».

Павел Фокин: Помимо нынешней литературоведческой деятельности у меня есть собственный педагогический опыт, а в семье моей — 120 лет учительского стажа, причем литературного, так что дискуссия для меня — животрепещущая.

Домашнее чтение может дать очень многое. Для меня пример в этом смысле — семья Достоевского, отец которого был медиком. Казалось бы, ему времени только и должно было оставаться на изучение специальных книг и статей. Но он ежедневно по вечерам собирал всю семью, они читали вслух художественные произведения, обсуждая их потом. И это в том числе сформировало будущего великого писателя. Сегодняшним учителям (а многие из них еще и классные руководители) надо обучать родителей, внедрять в них саму мысль о домашнем чтении.

Лев Аннинский: Про семейное чтение скажу: мой отец, пока не ушел на фронт и не пропал там без вести, жутко любил вслух читать всякие стихи. Но одного поэта, которого он читал громовым голосом, буквально орал, я все детство боялся. Это был Маяковский. И от этого отцовского крика я «горлана-главаря» не любил инстинктивно, а потом, прочтя, понял, почему я его боялся. Я написал и сочинения о Владимире Владимировиче, и потом для своей книжки взялся перечитывать его и понял две вещи. Первая — это великий поэт. Второе — я его, оказывается, знаю наизусть! Вот так нас учили.

Сказка о потерянных часах

культура: Согласны ли в Минобрнауки, что на литературу в школе выделяется ничтожное количество часов?

Чернышова: Основные часы ограничены санитарными нормами — СанПиНами. Но есть ведь еще внеклассное чтение, на которое должна быть добрая воля учеников, ну и желание родителей. Сегодня такого предмета фактически нет из-за отсутствия интереса школьников.

Мы провели анализ количества часов, выделяемых на преподавание литературы и русского языка с 1934 года. Сейчас эта цифра самая большая! Есть несколько компонентов предмета: федеральный, региональный и школьный, в рамках которых общий объем можно сильно варьировать. Существует великолепная возможность маневра при так называемой внеурочной деятельности, оплачиваемой педагогам. От администрации школы и ее учредителей зависит, как они распорядятся возможностями этого «коридора». Поэтому, когда школьное руководство само минимизирует уроки по русской словесности за счет других дисциплин, создается впечатление, что сокращение происходит на государственном уровне. Да, нынче многие школы в регионах не в состоянии самостоятельно финансировать все возможные по СанПиНам дополнительные уроки, но это вопрос времени. Москва, например, гарантирует оплату всех допчасов — до десяти в неделю. Подчеркну: в образовательном стандарте задан общий объем на литературу. В начальной школе это 1350 часов за 4 года, в основной — 1700, а в старших классах — 750. Можно же ими распорядиться как следует? Нам надо вместе научиться мотивировать и администрацию школ, и учителей, и учеников с родителями — наращивать в пределах нынешних возможностей уроки, посвященные литературе.

Сенчин: Сейчас их предпочитают распределять на математику, иностранные языки. Так чаще всего хотят родители…

Чернышова: То есть это проблема общества, его запросов….

культура: Но запросы ведь должно формировать в том числе и профильное министерство.

Гутов: Здесь есть и иной аспект. Я как учитель знаю: если мне дадут еще один час — его отнимут у кого-то другого… А ведь это ко всему прочему и заработок. Я сейчас стою на краю пропасти: три часа в неделю на литературу с 5-го по 11-й класс. Уроки приходится рассчитывать посекундно. Если отнимут час, я преподавать свой предмет по-настоящему не смогу. Кроме запросов родителей, должно быть понимание педагогов: что надо детям. Я отлично понимаю: объективно моим ученикам пяти часов сегодня просто не нужно, и я не могу их требовать у дирекции. В этом году сдавать литературу по ЕГЭ у меня будут двое, в прошлом — сдавали четверо. Вот где проблема. Поэтому если министерство или иной властный орган законодательно запретит директорам сокращать учебные часы на литературу меньше трех в неделю — это уже станет огромным успехом.

Чернышова: Одиннадцатиклассники на шестидневке при загрузке 37 часов работают почти так же, как взрослые на службе. Дальше уже некуда! Выход один: бόльшая профильная специализация в старших классах.

Чернышева: Профильная специализация давно идет. Но литература, как и история, как бы ущемленные учебные профили. Отсутствие обязательного экзамена по ним расхолаживает учеников. У меня в ответ предложение: вернуть средний балл в школе. При всех недостатках этого показателя он может как-то мотивировать учить все предметы.

Чернышова: Этот вопрос обсуждается. Некоторые вузы уже закладывают в правила приема необходимость расчета среднего балла абитуриентов. Однако до законодательства пока дело не дошло.

Гутов: Может, и действительно это неплохо — средний балл. Я — за любую дополнительную мотивацию. Как бы изобретательно я ни преподавал, понимаю, что не могу заставить учеников 11-го класса читать: они готовятся к ЕГЭ и поступлению в вузы, и к литературе это за редчайшими исключениями не имеет отношения. Читают некоторые только из уважения ко мне. А любой обязательный экзамен резко мотивирует.

Государство, ты где?

Фокин: Литература — единственный сегодня предмет в школе, нацеленный на формирование личности. Только она позволяет говорить, широко касаясь эстетических, идеологических, философских, религиозных аспектов. Надо вернуться хотя бы к советскому объему учебных часов. Тогда было 6 часов на русский язык и 5 на литературу. Второе: приохотить к чтению может сильный педагог, владеющий в том числе технологиями преподавания. То есть задача в подготовке этих учителей. Конечно, и в советское время это зависело от грамотных методистов — профессоров в педвузах, которых было немного. Но нынче методическую подготовку вообще спустили на тормозах: в школу приходят новоиспеченные учителя, не знающие, как вести урок, чем привлечь внимание, как сформулировать задания детям. Отсутствие интереса к литературе у школьников начинается с таких вот наставников. По-моему, это ключевая проблема.

Чернышова: Если общество переформулировало свой запрос к государству, то нам приходится соответствовать….

Фокин: Что такое общество? Это же и мы с вами. Вот мы и должны помогать родителям формулировать правильный запрос. А говорить, что раз родители и дети не хотят изучать литературу, значит, и не надо — не та постановка вопроса. А какова тогда роль государства? Тем более, что это не совсем верно про запрос: сегодня значительно вырос спрос на культурный семейный досуг — мероприятия в музеях, какие-то публичные чтения, то есть интерес по крайней мере части общества есть. Вот этот интерес государству и нужно поддерживать.

Людмила Дудова: Решить проблемы преподавания литературы в школе невозможно, если государство не включится в этот процесс в полной мере. Но у нас ведь во всем либерализм…Все три базисных учебных плана примерные: хочешь учитывай, хочешь— нет. Школам предоставили полную свободу, не спрашивая: а они готовы к тому, чтобы жить в этих условиях? Свобода хороша, если имеет хорошее финансовое подкрепление. А что у нас получилось: открыли шлюзы и плывите как хотите.

Мол, пусть регионы финансируют эти самые образовательные программы, пусть по одежке протягивают ножки. Москва действительно может профинансировать любые программы, но Россия не заканчивается окружной дорогой, основная часть учеников живут в «заМКАДье. А там в школьных библиотеках зачастую даже книг по программе нет!

«Закон об образовании в РФ», по которому действует школа, официально переложил всю ответственность за выполнение этих самых основных образовательных программ на директоров школ, а за государством, читай — ​местными властям, оставил надзирающие функции. Мол, вы работайте, а мы вас проверять будем. И проверяют так, что мало бедным школам не кажется. Воспитанием нравственной, граждански зрелой личности в школе только литература и занимается, а судьба этого предмета сегодня полностью зависит от директора. Вот так обстоят дела.

Школьная администрация распоряжается как хочет: где-то преподавание предмета в старших классах урезали до двух часов, а то и до одного. И не волнует никого, что дети не прочтут ни Шолохова, ни Маяковского, ни Блока.

Государство пустило этот корабль в вольное плавание: директора распределяют часы, учителя, как могут, выкручиваются, а вот приемка «готового продукта» в формате — ​ЕГЭ — ​осталась за государством. Чиновники пишут наверх бодрые рапорты: средние баллы по итогам экзамена, а значит, и знания школьников ежегодно растут. А я ответственно вам говорю: это не знания растут — ​планка заданий снижается!

А между тем речь идет, без преувеличения, о существовании самого государства. Предмет история, при всем уважении к нему, не обеспечивает сохранения культурного кода нации: мы знаем, как может меняться отношение к фактам в угоду политической конъюнктуре. Только литература обеспечивает устойчивость и преемственность культурного кода нации. Переписка Ивана Грозного с Курбским даст большее понимание личности царя, чем все историки вместе взятые.

Вы спросите, что — ​нет проблем с изучением других предметов? Еще как есть! Но если естественнонаучные дисциплины сохраняют уровень преподавания благодаря спецшколам и спецклассам, в них смогут подготовить несколько тысяч человек, которым суждено держать наш ядерный зонтик, то филологов вообще выключили из сферы внимания. А ведь если люди перестанут читать и писать, то и ядерный потенциал не понадобится, потому что вместо народа будет стадо. Мы этого ждем— идеальных потребителей без роду и племени, лишенных культурной памяти и способности мыслить? Или все же мы хотели бы жить среди людей, знающих, что такое «совесть», «долг», «честь», способных по велению сердца защищать свою Родину?

Учителя литературы и училки по лит-ре

Ганабова: Репутация учителя не просто обрушена, а сведена к нулю. Судя по СМИ, это нечто серое, невразумительное, с чем можно обращаться, как с некой прислугой. Так, многие родители, собственно, и делают.

Ольга Брюханова:Кто-то давно и намеренно работает в этом направлении. Думаете, случайно секс-скандал в пресловутой 57-й московской школе был раскручен накануне нашего профессионального праздника? Формирование того, что называется культурно-духовным кодом нации, мы не можем и не должны осуществлять вне уважения и поддержки со стороны государства и социума.

Ганабова: Следует популяризировать успешные авторские педагогические методики, а они есть до сих пор. Пока мы будем проверять не личное знание и понимание предмета «литература», а элементарную способность транслировать нечто написанное другими на эту тему — мы продолжим духовно нищать как народ.

Дмитриевская: Здесь было сказано, что миссия учителя литературы редуцируется к максиме: быть или не быть России. Процентов 80 педагогов, с которыми я общаюсь, своим умонастроением склоняются, скорее, к небытию. Поэтому те, кто сегодня собрался в газете «Культура», — это просто какой-то педагогический праздник. Но основная неотложная задача, как мне кажется, — помочь обычному среднему учителю, сегодня во многом дезориентированному и подавленному.

Гутов: Если мы постулируем, что все плохо и будет еще хуже, то никакого положительного результата не добьемся. Я всегда исхожу из исторической перспективы. Прекрасно помню свое состояние в середине 90-х, когда под угрозой находилось само существование предмета «литература». Было непонятно, за что я получаю деньги. За то, что Достоевский и коммерческий успех лежат на противоположных полюсах? А теперь у меня совершенно другое самоощущение. Я чувствую, что власть, общество — огромное количество соотечественников — осознали, что мы подошли к краю и надо поворачивать восвояси. Для меня переломным моментом стало введение согласно указу Путина в декабре 2014-го обязательного итогового сочинения. При порочной системе оценки «зачет-незачет», приемке этого экзамена в самой школе, что снижает его статус, он стал положительным сдвигом. Поскольку любая форма контроля лучше, чем его полное отсутствие.

Я давно выступаю за введение письменного экзамена по литературе. Проверять следует одно — знает ли школьник литературный текст. Проводить же его лучше в День славянской письменности и культуры, должны присутствовать писатели, артисты. И трансляция по ТВ будет нелишней — как праздника русской литературы. Утопия, конечно, но как задача это должно зазвучать.

Нам всем не хватает терпения. Рассчитывать, что завтра все дети заговорят языком Царского Села, не стоит. Надо не опускать руки от потерь, а держать фланг. Постепенно отвоевывать захваченные у нас территории, засаживать образовавшиеся пустыри, наполнять каналами пустыни. Преподаватель литературы — не разморенный офисный работник, а монах и офицер одновременно. Если педагог этого не чувствует, то он не созидатель — разоритель. Учитель сегодня — тот, кто хочет, может и успевает.

Дудова: Но посмотрите, кого готовят в педвузах, — это же полный кошмар. Ни методик, ни концепций, ни специальной литературы… Погром педагогического образования был многократно усугублен болонской системой. Эти «болонки», получив через четыре года диплом, придя в школу, не знают ничего. Покрутятся с полгода в школе и убегают. А средний возраст учителя словесности остается у нас за пятьдесят. В 2015-м в столице не могли найти преподавателей по русскому-литературе на хорошую загрузку. В Москве, при ее зарплатах! Что уж о провинции говорить… Вот краткая формула: если государство не осознает, что основа его исторического существования — школа, а стержень школы — русский язык и литература, нас ждет весьма печальное будущее.

Ключ к «золотому канону»

Чернышова: Что касается «золотого канона» — списка обязательных для прочтения и изучения книг, — то его содержание должно определять не министерство, а общество. В 2012 году на сайте Минобрнауки онлайн-голосованием пользователей из почти 5 тысяч исходных книг была выбрана сотня самых-самых. Можно сказать, что и этот список уже устарел, его следует обновлять. Мы должны идти в ногу с современными детьми, принимать их образ жизни и подстраиваться под него, понимать, что живем в информационном обществе, и искать новые способы мотивации учеников.

Дудова: Но убрать из программы Толстого и Достоевского, потому что «слишком длинно и скучно», как нам некоторые предлагают, это то же самое, что британцам сказать: да забудьте вы Шекспира с Диккенсом — они вам в современной жизни не помогут! Не думаю, что даже малограмотные англичане это одобрят.

Наталья Савушкина: Хотела бы вступиться за читающих детей — они сегодня есть, свидетельствую собственным опытом. Мы не совсем привыкли к тому, как дети извлекают сегодня информацию из внешнего мира. У них больше источников для ее получения, а сам способ более мобилен. Мы за ними не успеваем. У нас в РГДБ действует программа «Растим читателя». Начинается она с полутора-двухгодовалых малышей, которые благодаря родителям начинают устраивать свою жизнь вокруг книги.

Гутов: «Золотой канон» объективно существует и не может уйти из школы, какими бы сложностями ни объяснялось его восприятие. Нельзя не прочесть, скажем, «Капитанскую дочку». С Гоголем сложнее, так же и с «Войной и миром», и с Достоевским. Но все равно их надо читать, хотя бы с сокращениями. Проблема в том, что многие учителя сами не понимают, что должны в связи с этим делать. Они подобны Сизифу.

Сейчас нет кризиса чтения, а есть общегуманитарный кризис. Представление о классической и о современной литературе в школе неверно. Учителя думают, что смогут завладеть вниманием учеников, если вместо Безухова и Раскольникова на страницах появится тинейджер со смартфоном. При этом педагоги заговорят вдруг молодежным сленгом. Но это старая и абсурдная идея! Если ты сам не понимаешь закономерности искусства, то ничего не сможешь преподать. Помните из «Евгения Онегина»: «Ямщик сидит на облучке / В тулупе, в красном кушаке». Эти строки иногда приводят в пример: мол, ни одно слово современному школьнику непонятно. Но если ты идешь на урок, думая, что твои ученики ничего не поймут, — результат будет ниже нулевого. Почему без строчек Пушкина нельзя обойтись? Потому что это музыка, ритм, смысл самой русской жизни. Как в сказке — сдвиг будничной действительности в сторону идеала.

Классика будет вечной: убийство и раскаяние Раскольникова — не выдуманная давным-давно история, а архетип человека, отрезавшего себя от человечества, и он воспроизводится во все времена. Вот это надо уметь донести до ребят, чтобы русские классические шедевры не воспринимались как нечто отжившее, молью траченное. В совсем современной литературе я таких архетипов и глубинных смыслов на века не нахожу и преподавать ее в школе не хочу.

Фокин: Достойные граждане России могут быть воспитаны только материалом русской и советской классической литературы. У «золотого канона» — столетний опыт преподавания. И делать вид, что его нет, — значит потакать нынешней тенденции на примитивизацию молодежи. То, что в обществе нашем, несмотря на политические разногласия, так горячо и дружно запротестовали против даже рассмотрения возможности об исключении «Войны и мира» из программы, говорит о том, что «золотой канон» объективно существует и есть в нем вещи неприкасаемые.

Аннинский: Без канона не обойдешься — к счастью или к сожалению, не знаю. После войны в школе, где я учился, были и канон, и часы, но и время было еще то. Спасали хорошие педагоги — до сих пор благодарен своему учителю Павлу Ефимовичу Халдею, которому я посвятил первую книгу. Читать можно было многое, но с жестким водоразделом: вот это наше, а это против нас. Многое потом в университете дочитывал, а еще больше — после университета. Но это не значит, что все марксистско-коммунистическое мне не пригодилось, я просто добирал. И это было не худо. Тогда заканчивался курс великой отечественной литературы фактически Горьким и Шолоховым. Все, что создавалось позже, входило в канон уже при мне. Или — не входило, и мы об этом многие годы даже и не знали. Ныне объем литературы, который учитель в силах и вправе дать ученикам, увы, неизбежно сокращается. Как быть?

Надо давать писателей, которые еще в прошлом веке попытались предугадать пути в будущее и ухабы на них — Гроссмана, Астафьева, Распутина? А как же! А как без Шукшина, Трифонова? Тоже — никак. А с десяток поэтов великого погибшего военного поколения? Нужны школьникам Евтушенко, Рождественский, Бродский, наконец? Ну как же без них. Но ведь это гигантский материал, который уже ни в какие учебные часы не влезет…

Но я бы взял в программу, допустим, всего один из великих рассказов Солженицына, оставив все другие вместе с романами и эпопеями для самочтения, кто захочет. Также и с иными писателями — надо выбрать самую соленую соль для школы, прочитать ее в классе и разобрать по душе. О прочем упомянуть, привести фрагмент для того, чтобы интерес возник… То есть не писателей изучать, а лапидарно — самые яркие образцы их творчества. При этом ни одного значимого имени не потерять. А как с остальным? Отвечаю: создавать кружки чтения при школе и изучать после уроков углубленно.

культура: А как же с «Войной и миром» в школе поступить?

Аннинский: Я необъективен здесь — лично перечитал всего Толстого в сорок с лишним лет, когда надо было писать о его экранизациях. Это, безусловно, центральный его роман, в котором он сам для себя и для нас отвечает на вопрос: быть или не быть русскому государству, русской культуре. Не весь роман в школе, наверное, читать, но какой-то том, отдельные главы, какую-то сюжетную линию проследить — обязательно. Без этого произведения нет ни Толстого, ни России. А без «Анны Карениной» как-нибудь можно и обойтись…

Фокин: Если взяты такие вершины, как Толстой и Достоевский, можно не изучать, например, подробно «Тихий Дон» — у молодых людей уже есть основной базис, с которого они самостоятельно взойдут и на эту гору. Но сам Шолохов, разумеется, должен присутствовать — ведь изучать на уроках литературы нужно не только тексты, но и судьбы авторов в контексте эпохи. Это колоссальный воспитательный материал. С этой точки зрения, кстати, иной рассказ весит не менее, чем толстый роман.

Чернышева: Литература наша хороша тем, что в своей совокупности всегда была свободна от прямых политических заданий. В ней сильны религиозные, нравственные, жизнестроительные посылы. Если пытаться подогнать изучение под госзаказ, то мы также можем ее потерять, как если бы не изучали вовсе. Ценности же на будущее обществу надо вырабатывать сообща, опираясь в том числе на великих русских писателей. Другого пути для консенсуса нет.

Ганабова: Есть такой нюанс — ​дело не только в том, какое произведение из советского, например, школьного канона продолжать изучать или исключить. А в том, как интерпретировать. Вот, скажем, хрестоматийный роман Чернышевского «Что делать?», который, кстати, написан в диалоге с Тургеневым и Гончаровым, питал гений Достоевского, связан с антиутопиями Евгения Замятина и Андрея Платонова. Роман сыграл заметную роль в общественной жизни России. Вреден ли он? Если рассматривать его со школьниками как пример литературной утопии, то ребята и сами сделают правильные выводы и не распадется «связь времен».

Гутов: Обострю вопрос. Что давать ученикам из Лермонтова: стихотворение «Родина» или «Прощай, немытая Россия», авторство которого до сих пор под сомнением? Первое произведение таково по глубине, мощи и перспективе, что из него протянулись вполне зримые нити к Есенину, Твардовскому, Шукшину. А второе (даже если его написал Михаил Юрьевич) — частный отклик на конкретное событие, у поэта больше нигде не прослеживается такого умонастроения. Значит, по этим критериям две горькие строфы можно опустить, а вот «Родину» — нельзя. Учитель должен сам мониторить эти вещи, невозможно все прописать законодательно.

Чернышева: К сожалению, СМИ за редчайшими исключениями не транслируют образцы высокой словесности. Лет пять назад по ТВ была акция — разные люди читали стихи великих русских поэтов. Также в вагонах метро развесили цитаты из классиков. И это работало — знаю по своим ученикам. Простые вещи, и их надо использовать наравне со сложными решениями — через министерство, стандарты и так далее.

Куда идем

Олег Смолин: Я хорошо помню уроки моей любимой учительницы Валерии Александровны Соколовой, которая говорила, что литература — это не учебный предмет, а воспитание души. Однажды она два урока подряд читала нам чеховскую «Чайку». Никогда позже ни в одном театре я не испытал подобного сильного чувства.

В 90-х стало ясно, что содержание русской классики противоречит насаждению примитивного капитализма. И тогда те, кто рулил процессом, решили исключить или свести к минимуму духовно-нравственную компоненту в предмете и заняться преимущественно художественными особенностями, то есть литературоведением. Эта тенденция углубилась с внедрением Единого госэкзамена, вопросы которого опять же сводились к стилевым отличиям и дефинициям. Воспитание души осталось за скобками.

Я предлагаю, во-первых, существенно увеличить количество часов на литературу; во-вторых, отменить ЕГЭ по литературе, сделав при этом выпускной экзамен обязательным — с возможностью выбора: либо сочинение, либо устный рассказ — кому что ближе. Такой подход изменит и характер самих уроков. Вместо натаскивания на ответы по тестам начнут читать и понимать тексты. Какие-то вещи надо обязательно прочитать частично в школе, ну и дома, а потом непременно обсудить в классе их духовно-нравственную составляющую. Наверное, можно и сократить ряд изучаемых произведений для того, чтобы полнее вжиться в образы самых главных.

Два предыдущих министра образования были технократами. Приход Ольги Юрьевны Васильевой, которая, по выражению одного моего знакомого омского священника, «человек смыслов», ее первые заявления и действия вызывают надежду на перемену вектора движения от пропасти в обратном направлении. И в советское время были разные учителя словесности: одних беззаветно любили за их преданность предмету, другие, как в известном фильме, все давали сочинения «про типичных представителей». Конечно, педагог — центральная фигура в этой истории. Но за ним стоит государство, которое может или помогать, или мешать ему донести до учеников великую русскую литературу.

Фокин: Я считаю, что государство все-таки обязано брать на себя ответственность и в экзаменационных заданиях, и по составу изучаемых произведений. Нельзя спускать это на волю педагогов или некоего абстрактного «общества». Далеко не все учителя настолько образованны, увлечены и талантливы, патриотичны, если хотите, чтобы им можно было давать полную свободу в деле воспитания будущих граждан страны. Если государство не берет на себя такой ответственности, то его просто нет.

Также оно должно проводить свою политику популяризации родной словесности через госиздательства, телевизионные госканалы, должно выкупать время на частных каналах и радиостанциях.

Гутов: Я предпочитаю не говорить таким языком «должно, обязано». А если государство ничего не будет совершать в этом направлении, что делать учителю? В политологии есть «теория вызова-ответа» Арнольда Тойнби. Вот нам, допустим, сделан такой вызов — каков будет наш ответ: сложим лапки? На государство уповать хорошо, но мало: нужно объединяться и через такие издания, как газета «Культура» например, будить коллег, сограждан. Однако сегодня и общество, и власть, слава Богу, уже повернулись в правильном направлении, отходя от гибельных путей

Аннинский: Если какая-то нация хочет покончить жизнь самоубийством, она должна перестать сцеплять слова со словами. «В начале было Слово» — я это понимаю буквально. XXI век никак не сообразит: какой он? Куда поворачивает человечество — неясно. Пока это понимание будет добываться в страшных муках, каждая культура, желающая выжить, обязана помнить свой язык.

Источник